Меня с детства заставляли прислушиваться к самому себе. Это причиняло мне много страданий, но, как я понимаю сейчас, нет худа без добра, так как это научило меня понимать неоценимое значение самоанализа для сохранения жизни, а также как средство достижения цели.

Влияние профессии и непрерывный поток впечатлений, вливающихся в наше сознание через врата познания, делают современное существование рискованным во многих отношениях. Большинство людей настолько глубоко погружены в изучение внешнего мира, что они совершенно не замечают того, что происходит внутри них самих. Миллионы преждевременных смертей объясняются, главным образом, этой причиной. Даже среди тех, кто следит за собой, распространенной ошибкой является уклонение от мнимых опасностей и игнорирование реальных угроз. И то, что верно для одного человека, относится в большей или меньшей степени ко всем людям. Рассмотрим для иллюстрации реакцию на введение "сухого закона". Сейчас в стране осуществляется жесткая, если не неконституционная, мера с целью недопущения потребления спиртного, и все же очевиден факт, что кофе, чай, табак, жевательная резинка и другие стимуляторы, к которым повсюду относятся снисходительно даже в нежном возрасте, в значительной степени вредны для нации, если судить по числу умерших. Так, например, в студенческие годы я читал некрологи, публиковавшиеся в Вене, родине любителей кофе, и пришел к выводу, что порой число смертей от болезней сердца достигало шестидесяти семи* процентов от их общего количества. Подобные наблюдения можно было бы провести в городах, где имеет место чрезмерное потребление чая. Эти очень приятные напитки чрезвычайно возбуждают и постепенно истощают the fine fibers головного мозга. Они также опасно влияют на артериальное давление, и их следует пить тем более умеренно, что они вредят медленно и незаметно. С табаком легко и приятно думается, и он снижает напряженность и сосредоточенность, необходимые при каждом творческом и энергичном усилии интеллекта. Жевательная резинка полезна в течение короткого времени, но вскоре она иссушает the glanduar system (гляндулярную систему) и причиняет непоправимый вред, не говоря уже о вызываемом ей чувстве отвращения. Алкоголь в небольших количествах - отличное тонизирующее средство, но он действует как яд, когда его поглощают помногу, при этом совершенно не важно, принимают ли его внутрь в виде виски или он образуется в желудке из сахара. Но нельзя упускать из виду, что по своему действию это все мощные поглотители воды, стоящие на службе у природы, поддерживая ее суровый, но справедливый закон выживания сильнейших. Нетерпеливым реформаторам следует также помнить о вечном упрямстве человечества, которое скорее предпочтет безразличное попустительство осознанному ограничению. Истина в этом вопросе состоит в том, что мы нуждаемся в стимуляторах, чтобы наилучшим образом выполнить свою работу в существующих жизненных условиях, и в том, что мы должны проявлять умеренность и контролировать свои аппетиты и склонности во всех сферах. Именно так я и поступал в течение многих лет, сохраняя тем самым молодость души и тела. Умеренность не всегда была мне по душе, но я нахожу более чем достаточное вознаграждение в тех полезных познаниях, которые я в итоге приобретаю. В простой надежде соотнести некоторые опыты с моими принципами и убеждениями я привожу один или два примера.Не так давно я возвращался в свой отель. Ночь была очень холодная, дорога скользкая, и не было ни одного такси. За мной шел другой мужчина, который, очевидно, так же, как и я, стремился попасть под крышу. Вдруг мои ноги оказались в воздухе. В то же мгновение я ощутил вспышку света в голове, нервы отреагировали, мышцы сократились, я развернулся на 180 градусов и приземлился на руки. Я продолжал свой путь как ни в чем не бывало, когда незнакомец нагнал меня. "Сколько вам лет?" - спросил он, оглядев меня критически. - "Почти пятьдесят девять", - ответил я. - "Что из того?" - "Видите ли, - сказал он, - я видел, как такое проделывает кошка, но человек - никогда".

Некоторое время спустя я решил заказать новые очки и отправился к окулисту, который подверг меня обычным испытаниям. Он взглянул на меня с недоверием, когда я с легкостью прочитал самый мелкий шрифт на значительном расстоянии. А когда я сообщил ему, что мне за шестьдесят, он открыл рот от изумления.

Мои друзья часто отмечают, что мои костюмы сидят на мне точно по фигуре, но они не знают, что вся моя одежда шьется по меркам, снятым почти 35 лет назад и никогда не менявшимся. В течение всего этого периода мой вес не изменился ни на фунт.

В этой связи могу рассказать забавную историю. Однажды зимним вечером 1885 года г-н Эдисон, Эдвард Х. Джонсон, президент осветительной компании Эдисона (The Edison Illuminating Company), г-н Батчеллор, менеджер по строительству, и я вошли в небольшое здание напротив дома № 65 по Пятой авеню, где размещались офисы компании. Кто-то предложил угадывать вес, и меня заставили встать на весы. Эдисон ощупал меня всего и сказал: "Тесла весит 152 фунта с точностью до унции", и он угадал точно. Без одежды я весил 142 фунта, и я до сих пор сохраняю этот вес. Я спросил шепотом у г-на Джонсона: "Как Эдисон смог так точно определить мой вес?" - "Что ж, - сказал он, понизив голос, - я скажу вам по секрету, но вы не должны никому говорить. Он долгое время работал на чикагских скотобойнях, где ежедневно взвешивал тысячи свиных туш. Вот почему!" Мой друг, достопочтенный Чонси М. Дэпью рассказывал об одном англичанине, которого тот поразил одним из своих анекдотов, но слушал он его с озадаченным видом. Однако прошло не меньше года, прежде чем он громко рассмеялся. Я должен честно признаться, что у меня ушло больше времени, чем у того англичанина, прежде чем я смог оценить шутку Джонсона.

Таким образом, мое благополучие является просто результатом осмотрительного и взвешенного образа жизни, но, вероятно, самым удивительным является то, что в юности болезнь трижды превращала мое тело в безнадежную развалину, и врачи отказывались от меня. Более того, из-за невежества и беспечности я попадал во всякого рода трудные и опасные ситуации и переделки. Я много раз тонул, едва не был сварен заживо и лишь случайно избежал кремирования. Меня хоронили, теряли, замораживали. Я был на волосок от смерти, спасаясь от бешеных собак, кабанов и других диких животных. Я переболел ужасными болезнями, и на мою долю выпадали всяческие нелепые случайности, и если я сегодня крепок и бодр, то это представляется чудом. Но когда я воскрешаю в памяти все эти эпизоды, я знаю точно, сохранение моей жизни не было всецело случайным.

Спасительную роль, в сущности, играет устремленность изобретателя. Управляет ли он энергиями, совершенствует ли механизмы или работает над улучшением комфортности, он делает наше существование более безопасным.

Он также лучше, чем обычный человек, подготовлен к тому, чтобы защитить себя в случае опасности, потому что он наблюдателен и находчив. Если бы у меня не было другого доказательства, что я, в некоторой степени, обладаю такими качествами, я бы нашел его в своих личных опытах.

Однажды лет в 14 мне захотелось напугать своих друзей, с которыми я вместе купался. Мой план был таков: нырнуть под длинное плавучее сооружение и незаметно всплыть с противоположной стороны. Я научился плавать и нырять так же естественно, как это делает утка, и я был уверен, что смогу совершить этот подвиг. Итак, я нырнул в воду и, когда меня не стало видно, сделал поворот и быстро поплыл к противоположной стороне. Полагая, что я благополучно проплыл под этим сооружением, я поднялся к поверхности, но, к своему ужасу, ударился о балку. Я, конечно, быстро нырнул и рванул вперед, энергично работая руками, пока запас воздуха не начал иссякать. Когда я всплыл во второй раз, я опять уперся головой в балку! Меня охватило отчаяние. Несмотря на это, я, собрав все силы, предпринял третью безумную попытку, но результат был тот же. Пытка задержанным дыханием становилась нестерпимой, в голове моей все кружилось, и я чувствовал, что тону. В этот момент, когда мое положение казалось абсолютно безнадежным, я ощутил одну из тех вспышек света, и сооружение надо мной предстало перед моим мысленным взором. Я разглядел, или угадал, что между поверхностью воды и досками, лежавшими на балках, было небольшое пространство, и в полубессознательном состоянии подплыл туда, прижался ртом к деревянной обшивке и сумел втянуть в себя немного воздуха, к несчастью, вместе со струей воды, которой я едва не подавился.

Я повторил эту процедуру как во сне несколько раз, пока мое сердце, трепетавшее в ужасном ритме, не успокоилось, и я не обрел самообладание. После этого я много раз безуспешно нырял, совершенно утратив чувство направления, но в конце концов достиг цели, выбравшись из ловушки, в то время как мои друзья уже отчаялись найти меня живым и искали в воде мое тело.

Для меня тот купальный сезон был испорчен моей опрометчивостью, но вскоре я забыл, и уже через два года я попал в худшую ситуацию. Недалеко от города, где я в то время учился, была река с запрудой. Обычно уровень воды над плотиной составлял всего лишь 2-3 дюйма, и доплыть до нее было развлечением, не очень опасным, которому я часто предавался. Однажды я отправился на реку один, чтобы, как всегда, получить удовольствие от переправы вплавь. Однако когда до камней оставалось небольшое расстояние, я, к своему ужасу, увидел, что вода поднялась и несла меня с большой скоростью. Я попытался выбраться, но было слишком поздно. К счастью, меня все-таки не унесло потоком, я спасся, ухватившись за плотину обеими руками. Грудь мою очень сильно сдавливало, я едва мог удерживать голову над водой. Не было ни души в поле зрения, а мой голос терялся в реве водопада. Постепенно я терял силы и больше не мог противостоять натиску. И когда я уже собирался разжать пальцы и разбиться о камни внизу, я увидел в яркой вспышке света знакомую формулу принципа гидравлики, согласно которой давление движущейся жидкости пропорционально площади, на которую оказывается давление, и я автоматически повернулся на левый бок. Как по волшебству давление уменьшилось, и я обнаружил, что в таком положении я сравнительно легко могу сопротивляться силе потока. Я знал, что рано или поздно меня унесет вниз, поскольку никакая помощь не могла прийти ко мне вовремя, даже если бы я привлек к себе внимание. Сейчас я одинаково владею обеими руками, а тогда я был левша, и в моей правой руке было сравнительно мало силы. По этой причине я не отваживался повернуться другим боком, чтобы передохнуть, и мне ничего не оставалось, как прижиматься телом к плотине. Мне нужно было перебраться подальше от мельницы, которая была прямо передо мной, потому что здесь течение было более быстрым, а река глубокой. Это было долгое и мучительное испытание, и я едва не погиб в самом его конце, потому что ближе к берегу плотина оказалась ниже. Из последних сил я сумел преодолеть это препятствие и упал без чувств, достигнув берега, где меня и нашли. У меня была содрана почти вся кожа с левого бока, и прошло несколько недель, пока утих жар и я выздоровел.

Это только два из многих примеров, но и этого достаточно, чтобы показать: если бы не мое природное чутье изобретателя, некому было бы рассказать эту историю.

Заинтересовавшись, люди часто спрашивали меня, как и когда я начал изобретать. На этот вопрос я могу ответить лишь исходя из моих нынешних представлений, в свете которых первая запомнившаяся мне попытка была весьма претенциозной, поскольку она затрагивала изобретение прибора и метода. Первое было похоже на меня, но второе было вновинку. Вот как это произошло. Один мой товарищ детских игр заимел крючок и рыболовные снасти, вызвавшие настоящее волнение в деревне, и на следующее утро все занялись ловлей лягушек. Я остался один, покинутый всеми, из-за ссоры с этим мальчиком. Я никогда не видел настоящего крючка и представлял его себе как нечто чудесное, наделенное особыми свойствами, и я был в отчаянии от того, что я не в компании со всеми. Подстрекаемый настоятельной потребностью, я сумел раздобыть обрывок мягкой стальной проволоки, заострил конец, расплющив его с помощью двух камней, согнул его, придав нужную форму, и привязал его к прочной веревке. Затем я срезал удилище, набрал наживки и спустился к ручью, где в изобилии водились лягушки. Но я не смог поймать ни одной и почти охладел к этому занятию, когда мне пришло на ум покачать крючком перед лягушкой, сидевшей на пеньке. Сначала она шлепнулась около меня, ее выпученные глаза налились кровью. Раздувшись, она стала в два раза больше и злобно схватила крючок. Я немедленно подсек ее. Я повторил это еще и еще раз, и метод оказался безошибочным. Когда ко мне пришли мои товарищи, ничего не поймавшие, несмотря на прекрасное снаряжение, они готовы были лопнуть от зависти. Я долгое время хранил свой секрет и наслаждался монополией, но в конце концов уступил рождественскому настроению. Теперь каждый мальчик мог делать то же самое, и следующее лето стало бедствием для лягушек.

В своей следующей попытке я, видимо, действовал под влиянием изначального инстинктивного побуждения, которое позже всецело поглотило меня - поставить природные энергии на службу человеку. Я сделал это, используя майских жуков, - или июньских жуков, как их называют в Америке, - которые были настоящим бедствием для страны. Иногда под их тяжестью ломались ветви деревьев, кустарник был черен от них. Я прикреплял четверку жуков к крестовине, которая вращалась, надетая на тонкий шпиндель, и передавал движение описанной конструкции на большой диск и таким образом получал значительную "энергию". Эти существа были удивительно эффективны, так как стоило их запустить, как они уже не могли остановиться и продолжали бегать по кругу часами, и чем жарче было, тем усерднее они трудились.

Все шло хорошо до тех пор, пока не появился новый мальчик. Он был сыном отставного офицера австрийской армии. Этот пострел ел майских жуков живьем, будто это были нежнейшие блупойнтские устрицы. Такое отвратительное зрелище положило конец моим опытам в этой многообещающей области, и из-за этого случая я никогда больше не смог дотронуться до майского жука или любого другого насекомого.

Затем, мне помнится, я занялся разборкой и сборкой часов моего дедушки. Я всегда успешно справлялся с первой операцией, но часто терпел неудачу в последней. И потому, все подошло к тому, что он неожиданно положил конец моим занятиям, и сделал это не слишком деликатным образом. Прошло тридцать лет, прежде чем я снова взялся за разборку часового механизма.

Вскоре после этого я стал заниматься изготовлением пугача, который состоял из полой трубки, поршня и двух пеньковых пыжей. Чтобы выстрелить из ружья, нужно было прижать поршень к животу, а трубку быстро оттянуть назад обеими руками. Воздух между пыжами сжимался и нагревался до высокой температуры, и один из пыжей вылетал с громким звуком. Искусство состояло в том, чтобы среди прямых тонких трубок выбрать подходящую, с зауженным концом. Я с большим успехом применял это ружье, однако моя деятельность вступила в конфликт с окнами в нашем доме и была пресечена небезболезненным способом.

Если мои воспоминания точны, то затем я пристрастился к вырезанию мечей из мебели, которую я мог легко раздобыть. В то время я находился под влиянием сербской народной поэзии и восхищался подвигами героев. Я имел обыкновение целыми часами "косить" своих врагов, принявших образ стеблей хлебных злаков, что было губительно для посевов, а я заработал настоящую трепку от своей матушки.

Все это и кое-что еще я испробовал, будучи шести лет от роду и проучившись один год в начальной школе в деревне Смиляны, где я родился. Затем мы переехали в городок Госпик, что находился неподалеку. Такая смена места жительства была для меня подобна бедствию. Я был глубоко несчастен, расставшись с нашими голубями, курами и овцами и с нашей великолепной гусиной стаей, поднимавшейся, бывало, к облакам по утрам и возвращавшейся на закате в боевом порядке, таком совершенном, что он мог бы посрамить эскадрилью лучших авиаторов современности. В нашем новом доме я был лишь узником, наблюдающим за незнакомыми людьми сквозь оконные шторы. Моя робость была столь сильна, что я скорее встретился бы с рычащим львом, чем с одним из гуляющих по городу пижонов. Но мое тягчайшее испытание наступало в воскресенье, когда мне приходилось надевать парадную одежду и присутствовать на службе в церкви. Там со мной произошел несчастный случай, при одной мысли о котором кровь застывала у меня в жилах годы и годы спустя. Это было мое второе приключение в церкви. Незадолго до этого я был погребен на ночь в старой часовне на труднодоступной горе, которую посещали лишь раз в году. То было ужасное переживание, но на этот раз было еще хуже.

В городе проживала состоятельная дама, любезная, но напыщенная женщина, которая обычно приходила в церковь ярко накрашенная, одетая в пышное платье с огромным шлейфом и в сопровождении слуг. В один из воскресных дней я только что закончил звонить в колокол на колокольне и мчался вниз по лестнице, когда эта гранд-дама величаво шествовала к выходу, а я в прыжке наступил на ее шлейф. Он оторвался с треском, который прозвучал как залп ружейного огня необученных рекрутов. Мой отец побагровел от гнева. Он несильно ударил меня по щеке, и это было единственное телесное наказание, которому он когда-либо подвергал меня, но я его чувствую и сейчас. Замешательство и смятение, возникшие после этого, невозможно описать. Я фактически был подвергнут остракизму, пока не произошло событие вернувшее меня в уважаемую часть общества.

Один молодой предприимчивый тип организовал пожарное депо. Была куплена новая пожарная машина, заготовлена униформа, а команда обучалась для несения службы и проведения парадов. Пожарная машина была в действительности помпой, которую приводили в действие шестнадцать человек и которая была красиво окрашена в красный и черный цвета. Однажды после полудня шли приготовления к официальному испытанию, и машина была доставлена к реке. Всё население прибыло туда, чтобы полюбоваться замечательным зрелищем. Когда закончились все речи и церемонии, была дана команда качать насос, но ни одной капли воды не упало из брандспойта. Преподаватели и эксперты тщетно пытались найти неисправность. Фиаско было полным, когда я прибыл к месту действия. Мои знания механизма были нулевыми, и я почти ничего не знал о давлении воздуха, но я инстинктивно потрогал водозаборник, лежавший в воде, и обнаружил, что он пуст. Когда я прошел поглубже в воду и расправил рукав, вода мощно хлынула, и немало воскресных нарядов было испорчено. Архимед, бежавший обнаженным по улицам Сиракуз и кричавший во весь голос: "Эврика!", не произвел большего впечатления, чем я. Меня несли на плечах, я был героем дня.

После того, как мы поселились в городе, я начал посещать четырехгодичный курс в так называемой средней школе, чтобы подготовиться к обучению в колледже. В течение этого периода мои детские опыты и подвиги, а также беды продолжались. Среди прочего я достиг уникальной известности в качестве лучшего ловца ворон в округе. Мой способ ловли был чрезвычайно прост. Я, бывало, шел в лес, прятался в кустах и имитировал крик птицы. Обычно я получал несколько ответов, и вскоре какая-нибудь ворона слетала вниз в заросли рядом со мной. После этого мне оставалось лишь бросить кусок картона для отвлечения ее внимания, вскочить и схватить ее, прежде чем она успеет выбраться из подлеска. Таким образом я отлавливал столько птиц, сколько хотел. Но однажды произошло нечто, что заставило меня уважать их. Я поймал пару превосходных птиц и возвращался домой с другом. Когда мы вышли из леса, на опушке уже собрались тысячи каркающих ворон. Через несколько минут они взлетели, преследуя нас, и вскоре мы были окружены. Было весело до тех пор, пока я вдруг не получил удар по затылку, который сбил меня с ног. Затем они злобно набросились на меня. Я вынужден был отпустить обеих птиц и был счастлив присоединиться к своему другу, укрывшемуся в пещере.

Насколько необычна была моя жизнь может проиллюстрировать один случай. В школьном классе было несколько механических моделей, которые интересовали меня. Но водные турбины полностью завладели моим вниманием. Я сконструировал множество турбин, и получал огромное удовольствие, испытывая их в работе. Мой дядя не видел достоинств в такого рода занятиях и не раз упрекал меня. Я был очарован описанием Ниагарского водопада, которое я внимательно прочитал, и рисовал в своем воображении большое колесо, вращаемое водопадом. Я сказал дяде, что поеду в Америку и осуществлю этот проект. Спустя тридцать лет я увидел свою идею, осуществленную на Ниагаре, и изумился непостижимой тайне мысли.

Я конструировал другие, самые разные приспособления и хитрые штуковины, но из всего этого наилучшими были мои арбалеты. Стрелы, которые я запускал, исчезали из вида, а при небольшой дальности полета пронзали сосновую доску толщиной в один дюйм. Из-за постоянного натягивания лука кожа у меня на животе сильно огрубела и выглядела как у крокодила; и я часто задаюсь вопросом, не этим ли тренировкам обязан я способностью даже теперь переваривать булыжники?!

Не могу я также обойти молчанием свои игры с пращей, которые давали мне возможность устраивать ошеломляющие выступления на ипподроме. А теперь последует рассказ об одном из моих подвигов, связанном с этим старинным орудием войны, рассчитанный на доверчивость читателя. Я упражнялся с пращей, гуляя у реки с дядей. Солнце садилось, играла форель, и время от времени какая-нибудь рыба выскакивала из воды, и ее сверкающее тело четко вырисовывалось на фоне скалы. Конечно, любой мальчик мог бы оглушить рыбу в таких благоприятных условиях, я, однако, выбрал более трудный способ. Я рассказал дяде в мельчайших подробностях, что я намеревался сделать. Я хотел метнуть в рыбу камень так, чтобы прижать тушку к скале и разрезать ее пополам. Сделано было быстрее, чем сказано. Мой дядя, ошеломленно взглянув на меня, воскликнул: "Vade retro Satanas!"** Прошло несколько дней, прежде чем он начал со мной разговаривать. Другие деяния, хотя и великолепные, уступают в яркости, но я полагаю, что мог бы преспокойно почивать на лаврах тысячу лет.